Дина Рубина — На Верхней Масловке (сборник)

Содержание → Рассказы Большеглазый император, семейство морских карасей → Часть 2

Вот у меня Моти был, Сеня! Инвалид Армии Обороны Израиля. Пенсию получал агромадную. Ни в чем не нуждался, но, главное, настоящий мужик. Представь себе — хилый старик, согнутый в дугу артритом. Из-за горба мог только в землю смотреть. Но — отчаянный водила! Пятьдесят лет за рулем. Ему в машину армейские умники такое ортопедическое кресло соорудили. Он как-то так ловко укладывал в него свой горб и за рулем сидел — как огурчик, смотрел прямо. Весь день по городу носился, и главное — все сам! Он, знаешь, в четырнадцать лет террористом был, в подпольной организации «Лехи». У его отца ювелирная лавка была, через нее-то наши ребята связь осуществляли. А он связной… Да, Моти, Моти… никаких хлопот с ним не знал. Я ему больше для компании нужен был, ей-богу. Например, он по концертам меня таскал. Такой меломан, что ты! И главное — русскую музыку обожал. Его родители в начале века сюда из России приехали, и он давно уже по-русски забыл. Понимал, правда, кое-что, сам не говорил. Но музыку, особенно русские романсы, без слез — не мог. Помню, потащил он меня на концерт в «Вицо». Там девочка, меццо-сопрано, исполняла знаменитую «Калитку». Сама тщедушная, бровки домиком, смотреть не на что, а голосина — густой, волнистый, так и вытягивает душу. Ты хоть помнишь этот романс, Сеня? «А-а-т-ва-а-ри по-тихо-оньку кали-и-тку…». Смотрю, а у моего террориста слеза под носом висит. «Кружева,  — поет,  — с милых уст отведу…» Что может быть на свете лучше русского романса, Сеня? А вот тюрьмы, я слышал, здесь получше. Даже радио, говорят, есть… Вот и буду слушать по радио русские романсы…

Другой еще старик у меня был, Марком звали. Я его называл Марко Поло, потому что он из дому сбегал. И вот что любопытно: прекрасно готовил, стол сам сервировал — обалдеешь. Бывало, приду к нему утром, а у него уже к завтраку на две персоны накрыто, да как: тарелочки одна на другой, салфеточки льняные, ножик к вилочке, ложка к ножику… А вот имя свое забывал… Как сбежит — ищи-свищи, находили его и в Хайфе, и в Актах. От нацистов убегал, он ведь всю войну в Берген-Бельзене у газовых печей грелся. Выжил, потому что за поляка себя выдавал.

Я с ним должен был с утра до часу сидеть, а в три приходила племянница. На эти два часа у нас с ней уговор был: я его запирал в квартире и ключ в почтовый ящик бросал. Однажды он таки уговорил меня не запирать его. Толково так, убедительно объяснял. Я и думаю: действительно, что ж я такого разумного человека, как зверя в клетке, держу! .. Ты уже понял, Сеня, что он смылся, как только я за угол дома завернул? ..

Нашли его дня через два — вон где!  — в Кацрине, на Голанах.

Так что с работы меня выгнали. Но нет худа без добра. Я за эти два месяца тьму картинок написал: пейзажей, этюдов. В религиозном районе Меа Шеарим, в Иерусалиме, там очень живописно… Приезжал с утра на автобусе, расставлял этюдник… Вот их ругают все, ультраортодоксов. Да, там забавные такие людишки шастают: мужики в лапсердаках и с пейсами, бабы в париках и чулках, в самую жарынь… Но, знаешь, Сеня, очень доброжелательно там ко мне относились. Подходили, заглядывали в этюдник, языками цокали… Однажды стою я так, пишу пейзаж. Подходит ко мне пацан лет десяти, с пейсами, в черной ермолке, все как положено. Спрашивает:

— Ты что рисуешь?

— Да вон, видишь,  — говорю,  — дом тот, и дерево, и синагогу…

— А сколько будет стоить эта твоя картина?

— Ну… если хорошо выйдет, много будет стоить, если плохо получится — то нисколько.

Проходит час, полтора… стою, работаю. Вдруг случайно обернулся,  — а пацан так и сидит за моей спиной, на спиленном бревне. Я удивился:

— Ты чего сидишь? Он отвечает:

— Жду. Если картина твоя плохо выйдет, ты мне ее отдашь…

Дай-ка я тебе чуток налью… Да почему — нет-то, почему — нет? Больничными порядками это не запрещено, да? Ну вот, на донышко плесну… Погоди, вот я тебе поближе поставлю… тебе ж не с руки, загипсованному… Будь здоров, Сеня!

А потом я устроился в еще одну фирму по уходу за стариками. Ее один наш держал. Страшная сволочь. Настоящий кровопийца. Я его звал Петр Кишиневович. Он, вообще-то, был крупный специалист по замораживанию овечьей спермы… Чего ты ржешь, Сеня? Между прочим, довольно редкая специальность. Потом он эмигрировал в Новую Зеландию и, по слухам, чудовищно там разбогател, хотя, надо отдать ему справедливость, и тут не голодал. Нет.

Закладки

• Выйдя из музея Пикассо, мы сошли по истертым ступеням…
• В мастерской под желтым абажуром пасмурно светилась настольная…
• Весь Дельфт оказался простеган каналами и, как корзинка, переплетен…
• И наутро двинули в Гаагу, зеленый приветливый город, более…
• Семену Гринбергу Омерзителен этот мир, Сеня… Омерзителен……
• «Не могу поверить, Тео, что я в самом деле грубое и наглое…
• Всех сидящих в очереди вызывали попеременно в два кабинета.…
• «Старая дура, вот ты кто». — Это называется — брюнетка, Анна…
• Нет, она тетка неплохая, во всяком случае, я так думал, пока…
• — Что вы делаете!  — воскликнул Петя, заметив, что старуха…
• Сойти, что ли, вниз, посмотреть на новую жену Матвея?…
• — Сколько до Иерусалима? Стоит верзила, на шее цепь золотая,…

Контактная форма

Для связи заполните все обязательные поля.