Дина Рубина — На Верхней Масловке (сборник)

Содержание → Рассказы «Еврейская невеста» → Часть 5

«Старая дура, вот ты кто».

— Это называется — брюнетка, Анна Борисовна,  — сухо ответил он.

— Да, слишком черная. Но для живописи это хорошо,  — добавила старуха.

Матвей поднял голову и улыбнулся жене.

— У меня цыгане в роду,  — спокойно пояснила Нина.

— А, понятно, почему вы так красиво, так самозабвенно курите… Но цыганки прежде курили трубку. Вы попробуйте, получится оригинально… А я никогда не была ханжой. Я и пила бы, и курила, но у меня всю жизнь было слабое сердце.

— Со слабым сердцем до вашего возраста не доживают,  — заметил Петя едко.

Нина ходила вдоль стеллажей, уставленных скульптурами. http://www.divavto.ru

— Это Паустовский?  — спрашивала она.  — Верно?  — И удовлетворенно кивала.  — А это Брюсов. Да? Он позировал вам? В каком году?

— А черт его знает, не помню,  — отвечала старуха, не поворачивая головы.

— Паустовский — в пятьдесят девятом, Брюсов — в двадцать первом,  — сказал Петя.

Он ненавидел, когда старуха прикидывалась, будто ей все равно, что думают о ее работах. Впрочем, он несправедлив: старуха никогда не прикидывается ни перед кем. Она естественна в любых обстоятельствах. Просто сейчас она поглощена таинством сотворения портрета. Она позирует великому Матвею.

— Черт!  — пробормотал Матвей, хмурясь.  — Темно… На сегодня — все, Анна Борисовна.  — Он помедлил, положил на холст еще два мазка и, яростно оторвав кусок газеты, принялся скрести мастихином палитру.

Нина остановилась за его спиной и долго глядела в холст.

— Плохо, плохо… И эта кофта ядовито-зеленая!  — добавил Матвей.  — Анна Борисовна, неужели другой нет?

— Нет, милый. Вы же знаете, я — женщина-урод, никогда не интересовалась тряпками. Это, разумеется, патология. Нина, вы интересуетесь тряпками?

— Конечно!

— Ну а я всю жизнь была уродом. В Париж приехала в старой юбке, вывезенной из Ростова.

Вообще одета была, по всей видимости, ужасно. Носила я тогда две косы, а со лба свисала длинная прядь. Когда по утрам шла в студию — лепить, то рабочие на Монпарнасе часто хватали меня за эту прядь и весело предлагали: идем со мной спать. Представляете, на кого я была похожа! ..

— В каком году это было?  — живо спросила Нина.

— Это было… Вы будете смеяться — это было в четырнадцатом году… Матвей, ну покажите же портрет!

— Да там еще смотреть не на что, Анна Борисовна!  — Он действительно был недоволен портретом. Матвей, как и старуха, никогда не прикидывался. Он неохотно снял портрет с этюдника и поставил на пол, к столу, против окна. И отошел опять — чистить палитру. Старуха нащупала палку, тяжело поднялась с кресла и, доковыляв до раскладушки, опустилась на нее, шумно дыша. Минут пять она молча разглядывала подмалевок.

— Смотрите-ка, это рыло еще что-то о себе воображает,  — бормотала она, всматриваясь в свое лицо на портрете.  — Да… рука Матвея уже видна… Нина, вы знаете, что Матвей — гений?

— Других не держим,  — ответила та невозмутимо.

— Анна Борисовна, я же просил!  — поморщился Матвей.

Он не кокетничал. Кажется, этими вечными провозглашениями Матвеевой гениальности старуха осточертела ему.

— Да, гений,  — твердо продолжала старуха, не обращая внимания на его гримасу.  — Художник масштаба эпохи Возрождения.

Матвей вдруг засмеялся невесело и выбил короткую чечетку на гулком цементном полу мастерской.

— Ладно,  — сказал он,  — не выпить ли чаю по этому поводу?

Закладки

Контактная форма

Для связи заполните все обязательные поля.